Чёрный смерч [сборник] - Святослав Логинов

Уника, отведя в сторонку Турана, строго выговаривала зато, что он кинулся в схватку, не оставив Роника где-нибудь в безопасном месте. Великан сопел, выпускал аршинные когти и ничего не отвечал.

— Ты, верно, думать разучился или никогда не умел! Сам посуди, а если бы эта птица не тебя по боку саданула, а его? Убила бы на месте, как пить дать! Смотри, рана какая — кровищи два горшка натекло.

— Проходит уже… — гудел Туран, проверяя ладонью жуткого вида рану, оставленную острым клювом. Кровь из раны и впрямь уже не хлестала, и, судя по всему, к завтрашнему дню на этом месте останется лишь застарелый шрам.

— Тебе-то что, заживёт как на собаке, а если бы мальчика задело? — сердито закончила Уника. — Смотри, отниму ребёнка и больше не дам. Понял теперь? Чтоб в следующий раз сначала Рона мне отдал, а в драку лез со свободными руками.

Туран молчал, в широкой груди что-то клокотало, словно курлыкала несущаяся в бой диатрима.

— Ладно, — смилостивилась йога, — давай ребёнка кормить, проголодался, поди.

— Осилим! — согласился демон и, схватив кусок рыбы, которым можно было бы накормить всех троих, принялся старательно жевать, чтобы приготовить жидкую кашицу, которую только и мог проглотить безучастный ко всему Рон.

* * *

Сначала Роник пытался куда-то идти. Руки и ноги оставались у него прежними и слушались по-прежнему, хотя весь остальной мир изменился необычайно. Рон даже не мог сказать, сумел ли он сделать задуманное, нож ли он схватил или что другое и, главное, сумел ли он распорядиться святыней. Запомнилось лишь ощущение неподъемной тяжести, все возраставшей по мере того, как он тащил зелёную молнию к растопыренной Ташиной пятерне. А когда дотащил-таки, это уже и на руку не походило, и от Таши не оставалось даже намёка. Один Лар знает, помог он или, напротив, навредил так, что и сотня шаманов не исправит.

Во всяком случае, что сделано, то сделано, и Рон старательно убеждал себя, что сделано правильно. Не мог он сидеть, глядя на гибель родича. Пусть лучше предки накажут его за глупость, чем за трусость. Жаль, что не было вокруг ни предков, ни вообще хоть чего-нибудь понятного, а был не то лес, не то пещера, не то вообще не пойми что. Роник протискивался между бурыми колоннами, твёрдыми и колючими, и тут же видел, как серые многоножки проползают сквозь эти стволы, даже не замечая их. Под ногами порой была земля, то каменистая, то покрытая толстыми стеблями, словно перелезаешь через накиданный кое-как хворост. Но куда чаще ноги тонули в мутном киселе. Сверху падали медленные струи золотистого дождя, дождь стекал по голове, смывая волосы, кожу, так что Роник не смел поднять руку и проверить, цел ли он сам или уже превратился в остов, наподобие того, каким представлялся плывущий Таши. Потом вдруг каменная глыба, на которую Рон пытался облокотиться, пронзительно засвиристела, рванулась с места и сгинула, оставив за собой широкий проломленный след.

И вспомнилось одно из немногих, зато часто повторяемых поучений Матхи:

— Ходишь по верхнему миру, ничего не трогай, если не знаешь, что это и зачем.

Вот, он облокотился на живой камень, а от этого наверху поветрие на родичей напало или демон объявился какой-нибудь вроде вчерашнего. Йога говорила, будто этот, который с Хоботом дрался, прежде был человеком, родичем даже, а демоном стал из-за собственной вины и потому что в верхнем мире смерть страшного Кюлькаса была ещё ужаснее, чем внизу.

Странно это, что демон, в котором и человеческого ничего нет, может быть твоим родичем, а вот бывает, порой даже безо всякой вины. Хозяйка топких болот — поганая Слипь, — тоже родич, самому первопредку Лару внучкой приходится. И вины у нее ни перед кем не было — сразу такой родилась. Таково проклятие матери-земли: взял сын Лара — Шур в жёны родную сестру, и родилось у них чудовище. С тех пор род и делится на семьи, и старики строго считают, чтобы кровосмесительства впредь не бывало. А убийственная Слипь так и живёт на далёком севере в Болотищах, что разделяют земли рода и владения детей лосося. Значит, и без всякой вины можно стать страшней Жжарга и Хурака вместе взятых.

Роник вдруг испугался, что ему лишь кажется, будто он стоит возле ямы, оставшейся после живого валуна, а на самом деле он давно превратился в неукротимого демона, носится, размахивая дубиной, и убивает своих. Рон забился в яму и замер там, стараясь ни о чем не думать и не делать ничего. Вот если Калюта появится, то он подаст голос, а больше ну совсем ничегошеньки делать не станет.

Что-то по-хозяйски ломилось сквозь дебри, сокрушая одни колонны, беспрепятственно проходя сквозь другие. Оно гудело, хлюпало и скрежетало. Негромкий прежде мир наполнился шумом разрушения. Рон закрыл глаза, стараясь не смотреть, но всё равно увидел, как тяжёлая волосатая нога, а быть может, столб, тяжко ударила в землю неподалёку от его укромины, а затем ухнула сверху прямо на него.

Рон не знал, как и почему он остался жив. Может быть, прошедший мимо просто не умел убивать. Через некоторое время — минуту или десять лет? — Рон снова осознал себя, хотя теперь у него, кажется, вообще не осталось ни рук, ни тела — одни глаза. Должно быть, это было страшно, но после всего случившегося Рон уже не мог бояться. Он просто был. Единственное, что он ещё мог делать, это убеждать себя. «Я человек. Родовичи меня не кинут. Калюта придёт и заберёт меня отсюда». Но сам знал — не появится Калюта, а если и занесёт его ненароком в эту часть мира, то шаман не признает потерявшегося мальчишку и пройдёт мимо, не заметив, а то и попросту наступит ногой, как было только что.

Хотелось плакать, но глаза, которые ещё оставались у Рона, не имели слез.

* * *

Два дня мэнки держали селение в правильной осаде. Разбили лагерь поодаль от городьбы, чтобы лишь взглядом можно было достать шалаши и горящие перед ними костры, а сами словно и забыли о людях, запертых за высоким забором. Редко кто из мэнков выходил к городьбе и издали пускал с наветренной стороны горящую стрелу. Вреда от этих стрел не было ни малейшего, куда сильнее стрел мучило людей сознание собственной беспомощности. Мэнки пришли и устраивались на чужой земле, как у себя дома. Даже рыбу в Великой пробовали ловить. Схватили старый невод, по нерадению оставленный сушиться на берегу, закинули его с лодки и сдуру в лодку же пытались вытащить, словно кошельковую сеть. Ясное дело, ничего у них не вышло, только снасть утопили. Великая не любит рукосуев. Рыбаки зубами скрипели, глядя на такое непотребство.

В первую же ночь двое охотников, решив попытать счастья, сползли с ограды и по-пластунски отправились проведать дозоры чужинцев. Казалось бы, самый искушённый взгляд не мог заметить в обманном ночном полумраке тени разведчиков, однако назад самовольщики не вернулись и сумели ли сделать что — неведомо. Наутро мэнки выставили тела погибших пластунов на видном месте перед воротами, проткнув их кольями точно так же, как йога когда-то поступила с попавшими к ней в руки оборотнями. Становилось ясно, что хитростью и тайной ухваткой с оборотнями не сладить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});